О процессе над Соколовским
Я, еще раз, против посадок за личную молодую дурость. Сам был тот еще дурак. Но скажу нечто про пафос. Почему-то люди, пафосно возмущенные процессом над Соколовским, оскорбившим чувства христиан/мусульман/родителей детей с особенностями в развитии/родственников людей умирающих в хосписе и т.д., и полагающие это невыносимым мракобесием и попранием, обычно поддерживают и одобряют процессы над пекарями, оскорбившими чувства ЛГБТ активистов путем отказа в приготовлении тортов для гей-свадеб - и находят что подвергать их разорительным штрафам и различным ограничениям хорошо, правильно, толерантно и вообще love wins. Так и надо злобным хейтерам.Это один из многих примеров того, как это у нас, людей, срабатывает благородная негодование и пафосный праведный гнев - в точном соответствии с политическими предпочтениями.
Читайте также
Ханукия в Украине: не традиция, а новая публичная реальность
В Украине ханукия исторически не была традицией, но сегодня ее все чаще устанавливают при участии властей
О двойных стандартах и избирательности церковных традиций
Уже не впервые украинское информационное пространство взрывается дискуссиями вокруг церковных обычаев. Особенно тогда, когда слова и дела духовных лидеров начинают расходиться.
Алогичность любви
Поступки истинной любви не поддаются логике: они следуют сердцу, жертвуют собой и отражают евангельскую сущность Христа.
Справедливость не по ярлыкам
В Украине все чаще вместо доказательств используют ярлыки. Одних клеймят за принадлежность, другим прощают предательство. Когда закон становится избирательным, справедливость превращается в инструмент давления, а не защиты.
В СВОРОВАННОМ ХРАМЕ В РАЙ НЕ ПОПАДЕШЬ
Эта фраза — не риторика, а нравственное утверждение: невозможно искать спасение там, где попраны заповеди. Слова «В сворованном храме в рай не попадёшь» напоминают, что святыня не может быть присвоена силой, ведь то, что освящено молитвой и любовью, не принадлежит человеку, а Богу.
Когда святыню превратили в пепел
Храм взорвали, чтобы стереть следы грабежа. Немцы знали время подрыва — и сняли всё на плёнку. Через десятилетия хроника всплыла вновь — чтобы сказать правду за тех, кого пытались заставить молчать.