Рождество без глянца: о чем молчит черная пещера на иконе

Символика иконы Рождества Христова. Фото: СПЖ

Декабрь пахнет хвоей, мандаринами и ожиданием. Мы привыкли, что Рождество – это самый уютный праздник в году. Воображение, воспитанное на красивых открытках, рисует идиллию: теплый деревянный хлев, золотистая солома, пухлые румяные ангелочки и счастливое Святое Семейство, которое с умилением любуется Младенцем. В этой картинке много света, покоя и домашнего тепла. Нам хочется там быть. Нам хочется там согреться.

Но если мы войдем в православный храм и подойдем к аналою, где лежит икона Рождества (например, кисти Андрея Рублева или старых византийских мастеров), нас ждет потрясение.

Здесь нет уюта. Здесь нет пряничного домика. Здесь происходит нечто, от чего перехватывает дыхание.

Вместо мягкой соломы – острые, как ножи, уступы скал. Вместо домашнего очага – пронизывающий космический холод. Это не семейная идиллия, это тектонический сдвиг истории. И если мы присмотримся внимательнее, то увидим, что иконописец изобразил не просто рождение ребенка, а начало великой битвы.

Черная дыра Вселенной

Куда падает наш взгляд в первую очередь? В самый центр. Но там не сияние. Там – абсолютная, непроглядная тьма.

На фоне охристых скал зияет черный треугольник пещеры. Это самый темный цвет, который был на палитре мастера. И это не просто вход в грот, где прячут скот от непогоды. В богословии иконы эта чернота имеет страшное имя – «зев ада».

Икона говорит нам предельно честно: мир, в который приходит Христос, не ждал Его с распростертыми объятиями. Этот мир лежит во зле (1 Ин. 5: 19). Это мир, пораженный грехом и смертью. Черная пещера – это образ всего человечества, лишенного Бога. Это концентрация нашей боли, нашего отчаяния, наших войн и предательств. Это «тьма внешняя» (Мф. 8: 12).

Главное чудо происходит именно здесь. Свет не озаряет эту пещеру снаружи, как прожектор. Свет входит внутрь. Добровольно. Младенца Христа кладут прямо в эту черноту.

Бог не гнушается нашей тьмой. Он не требует, чтобы мы сначала «прибрались» в своей жизни, зажгли свет и только потом пригласили Его. Он рождается на самом дне нашего падения. Он ложится в эпицентр, чтобы разорвать мрак изнутри.

Рожденный для смерти

Посмотрите на Младенца. Он не похож на веселого карапуза с картин эпохи Возрождения. Он туго спеленут белыми пеленами.

Вспомним иконографию другого события – Погребения Христа. Эти белые пелены точь-в-точь повторяют погребальный саван. А каменные ясли, в которых Он лежит, пугающе похожи на гроб, саркофаг.

В самый радостный момент истории Церковь не дает нам забыть о цели Его прихода.

Он родился не для того, чтобы Ему пели колыбельные. Он родился, чтобы умереть.

Белое пятно Младенца на черном фоне пещеры – это зерно, брошенное в землю (Ин. 12: 24). Здесь, в Вифлееме, уже видна тень Голгофского Креста. Икона не скрывает: цена нашего спасения будет предельно высокой.

Отворачиваясь от Сына

Еще одна деталь, которая часто смущает современного зрителя. Посмотрите на Богородицу. Она – самая крупная фигура на иконе. Она лежит на красном ложе, утомленная родами. Но куда направлен Ее взгляд?

Она не смотрит на Младенца. Она не прижимает Его к груди. Часто Она изображается отвернувшейся от Него.

Почему? Неужели здесь нет материнской любви? Есть. Но это любовь, которая выше привязанности.

Иконописец показывает нам Марию, Которая уже совершила Свою жертву. Она понимает, что Этот Ребенок не принадлежит Ей. Он принадлежит миру.

Она отворачивается не от безразличия, а от смирения перед тайной. В Ее позе – глубокая задумчивость, то самое «слагание слов в сердце Своем» (Лк. 2: 19). Она смотрит на мир (часто – на нас с вами) с бесконечной печалью и надеждой. Она знает, что оружие пронзит Ее душу (Лк. 2: 35). И Она молча принимает это.

Угол сомнения

А теперь переведем взгляд в нижний угол иконы. Там сидит старец. Это Иосиф Обручник. Он сидит, подперев голову рукой, в позе глубокой скорби и раздумья. Он не участвует в торжестве ангелов. Он одинок. Рядом с ним часто изображают странную фигуру – сгорбленного старика в козлиных шкурах, опирающегося на кривую палку. Кто это? Пастух?

Древние толкования говорят: это «дух сомнения», бес, который искушает Иосифа. Он нашептывает ему те самые мысли, которые так понятны любому из нас: «Как Дева может родить? Это против законов природы. Это невозможно. Тебя обманули. Чудес не бывает, Иосиф. Есть только сухая палка в моей руке и камни под ногами».

Это – самый пронзительный психологический момент иконы. Это «триллер» внутри праздника.

Пока Небо ликует, пока волхвы скачут с дарами, а пастухи слушают ангелов, один человек сидит в углу и мучительно пытается поверить.

Мы узнаем себя в Иосифе. Разве мы, живя в мире, полном боли и несправедливости, не сидим часто в этом «углу сомнения»? Нам тоже шепчут: «Бога нет. Зло победило. Посмотри новости – где там твое Рождество? Это все сказки».

Икона не осуждает Иосифа. Она дает ему место в композиции. Церковь понимает: вера – это не всегда восторженный полет. Иногда вера – это просто мужество не уйти, остаться сидеть у пещеры, даже когда разум кричит «не верю».

Утешение правдой

Почему же эта суровая икона утешает нас сегодня больше, чем глянцевая рождественская открытка?

Потому что глянец лжет. Если бы Рождество было просто милой семейной историей, оно бы рассыпалось в прах при первом же столкновении с нашей реальностью. Уютный хлев с картинки не выстоит под обстрелом. Розовощекие ангелочки не спасут от страха смерти.

Но икона говорит правду.

Бог пришел не в пряничный мир. Он пришел в мир, где есть холодные скалы, черные пещеры, предательство и смерть.

Он пришел в реальность, которая пахнет сыростью и кровью, а не корицей. Именно поэтому у нас есть надежда.

Христос лежит в черной пещере нашей боли. Он здесь. В самой темной точке жизни, в самой глубокой яме, где, казалось бы, нет места свету – Он уже там. Тихо... Слышите? В этой черноте бьется живое сердце. Бог родился. И тьма Его не объяла (Ин. 1: 5).

Читайте также