Запретить нельзя оставить, или Как мы к этому пришли
Вокруг нашей Церкви все плотнее сжимается кольцо полного запрета. Печально, конечно, но нет ли в этом положении дел нашей прямой вины?
Итак, необходимое число депутатов, готовых голосовать за запрет УПЦ, собрано. Следом за сбором голосов глава СБУ инициировал внесение в Раду нового законопроекта, направленного на уничтожение УПЦ в Украине: согласно ему в Украине можно запретить любые конфессии, представители которых совершили преступления по статьям УК Украины о «пропаганде войны», «разжигании межрелигиозной розни», «терроризме», «планировании, подготовке, развязывании и ведении агрессивной войны», «нарушении законов и обычаев войны», «геноциде» и «наемничестве».
Новости плохие, но нисколько не неожиданные. То, что так получится, было очевидно уже тогда, когда самый первый антицерковный проект закона был зарегистрирован. Как очевидно сейчас, что рано или поздно голосование состоится и одиозный закон будет принят. Собственно, к тому все шло все последние полтора года. И даже намного больше.
Правда, почему-то именно об этом очень многие предпочитали не говорить и, похоже, даже думать на эту тему старались поменьше. Однако произошло, что произошло, и тем самым подтвердилась старая, как мир, истина: проблема либо решается, либо нет. Спрятавшись от проблемы, от нее не избавишься.
Много лет, а особенно усердно последние полтора года, одни из нас изо всех сил пытались выстроить хоть какие-то отношения с властями на всех уровнях, несмотря на их все возрастающую враждебность к УПЦ. Другие в это время писали письма и обращения в лихорадочном желании толкнуть Церковь на путь компромиссов со всеми подряд: с той же властью, с ПЦУ, с активистами, с обществом, с Константинополем и т. д. Третьи тем временем хранили молчание и просто ждали, как дальше будут развиваться события, что станет делать священноначалие, каким призывам придется следовать и какие указания исполнять.
При этом ожидание благополучного исхода не покидала большую часть из нас, у кого-то оно выражалось в надежде, у кого-то − в уверенности, кто-то и вовсе полагался на авось. Как видим, не вышло… Что же теперь?
Теперь пора делать выводы. Только, прошу вас, не думайте, что я сейчас заведу надоевшую волынку о том, как мы настроили против себя общество и не смогли наладить взаимодействие с государством. Все это имеет такое же отношение к нашему сегодняшнему положению, как независимость Северной Ирландии к землетрясению на Гаити.
На самом деле, проблемы наши начались гораздо раньше, чем сегодня кажется многим. Они начались тогда, когда всем казалось, что проблемы закончились: на стыке 80-х и 90-х. С развалом СССР и крушением коммунистической идеологии Церковь получила невиданный доселе Божий дар: мы попали в положение, когда ни власть, ни общество, ни обыватель не испытывали к нам ни любви, ни ненависти. Как следствие, государство нас никак не притесняло, но и своей удушающей любви к Церкви не проявляло.
Церковь, тогда еще не очень многочисленная, получила возможность наконец-то набрать полные легкие воздуха. Мы были свободны, перед нами открывались любые возможные перспективы, мы были вправе сделать любой выбор и мы его сделали: мы начали возрождать Церковь XIX века (о ней мы хотя бы знали из книг).
Кто бы нас тогда надоумил, что Церковь того времени не только не образец, но и своего рода пример, как не надо делать?
Ведь, хотим мы того или нет, но именно Синодальный период привел к революции 1917 года и, увы, это «заслуга» в том числе и Церкви. Но кроме того, и это важно, на тот момент едва ли не все члены нашей Церкви − от старушек у подсвечников до самых главных иерархов − были людьми советского воспитания. Как следствие, руками советских людей мы построили подобие Церкви XIX века.
Помню, как массово строились храмы даже там, где с самого начала было понятно, что в них некому будет ходить. Помню, как решалась кадровая проблема, когда в том числе и для этих храмов рукополагали благочестивых и не очень прихожан, что называется, от сохи или от станка. Помню конкурсы по четыре человека на место в семинарии, когда зачисляли почти что всех, а потом по десятку человек в год переводили на заочное обучение в связи с женитьбой и рукоположением. Причем начиналось это уже с первого курса. Еще помню монашеские постриги в двадцать и даже восемнадцать лет.
Результатом всего этого движения стала самая массовая конфессия в Украине с внушительным числом храмов, монастырей, семинарий, духовенства и верных. Однако, наряду с впечатляющей статистикой впечатляющими были и проблемы.
Штаты небольших региональных семинарий иногда полностью укомплектовывались их вчерашними выпускниками, и потому уровень преподавания дисциплин иногда сползал до безобразно низких показателей. Наскоро рукоположенные для новых сельских и городских храмов священники очень быстро понимали, что никаким личным благочестием и никакой проповедью не загонишь народ в храм там, где этот самый народ с утра до ночи озабочен вопросом собственного выживания, а также то, что окраинный городской приход никогда не выдержит конкуренции с крупными храмами в центре и даже живущим по соседству верующим проще ездить через полгорода в церковь с хорошим хором и четко поставленным богослужением, чем каждое воскресенье слушать пение трех старушек, чье старание ничуть не тождественно умению (а бесплатно согласны петь только они) и лицезреть батюшку, непрестанно мечущегося между престолом, жертвенником, кадилом и клиросом по причине хронического отсутствия чтецов и наличия в алтаре полдюжины пацанят, занятых чем угодно, но не службой.
Как следствие, столь же массово, как в девяностые поступали в семинарии, нулевые батюшки стали сочетать священство со светской работой.
И не стоит в этом месте говорить: «ну так и что, на Западе все священники работают». Во-первых, потому что у нас не «на Западе». В нашем славянском менталитете массовое совместительство священников если к чему и приведет, то к сведению последними своего служения на уровень увлечения или хобби. Так уж мы устроены − не умеем «двум господам служить». А во-вторых, что-то я не помню момента, когда бы Запад стал для нас примером организации церковной жизни.
Очень скоро столкнулись мы и с тем, что сама по себе благодать священства не делает косноязычного Златоустом и неряху аккуратистом, так что проблема посредственных проповедников встала за эти годы во весь рост. Да и храмов, где убирают раз в несколько дней, где подсвечники стоят липкими от старого масла, а в алтаре порядок только там, куда видно из храма – хоть отбавляй.
К этому всему нельзя не добавить, что просвещение у нас хромает на оба колена, причем именно внутри Церкви.
Как вы думаете, если в воскресный день выйти на амвон и попросить поднять руки тех прихожан, кто хотя бы раз полностью прочитал Библию, что мы увидим?
Очень надеюсь, что если в храме будет человек триста, то хотя бы два десятка рук поднимутся. Впрочем, что это я? Можно подумать, что у нас среди духовенства дело обстоит много лучше…
Стоит ли удивляться, что на столь благоприятной почве у нас то и дело прорастали как не младостарчество, так монархизм, как ни боязнь кодов или паспортов, так общественно-политическая активность?
И что, было до этого кому-нибудь дело? Куда там! Зато разнообразные отделы по взаимодействию со всеми подряд мы открывали ударными темпами. «Церковь и медицина», «Церковь и образование», «Церковь и армия». Скажите, вас никогда не коробило от этого «Церковь и»?.. Разве богочеловеческий организм, мистическое Тело Христово не самодостаточно? Разве можно для Церкви брать какое-то другое «и», кроме Бога, человека и мира?
Интересно так воспринимаются сегодня все эти «и», разом отвернувшиеся от нас, когда до Церкви только и осталось дело, что нашим же священнослужителям, монахам и прихожанам…
Так не кажется ли вам, что то, что сегодня происходит с УПЦ, не попущение, а прямое действие Божие? Что дал нам Бог полную свободу на три десятка лет и сейчас вершит суд над нами и над тем, что мы эти тридцать лет строили. Что взял Он Церковь, построенную нами, и сейчас делает из нее то, что угодно Ему. Просто то, во что мы превратили Церковь, не оставляет Господу выбора средств и мер воздействия.
Слишком сильно мы тешились (и кичились) своей массовостью. Слишком крепко обнимались с сильными мира сего, прерывая ради их минутного посещения богослужение, позволяя говорить с амвона и увешивая их лацканы орденами. Слишком многое делали напоказ перед камерами для сайтов и новостей. Слишком долго полагали, что время само расставит все по местам и решит наши проблемы за нас.
Ну что же, будет теперь вместо самой массовой конфессии малое стадо верных.
Будет вместо целования с сильными мира сего внимание к нужде (пусть даже очень мелкой) каждого прихожанина.
Будет вместо активно фотографируемой деятельности разнообразных отделов простое и непубличное милосердие.
Будет вместо навязчивого присутствия во всех сферах жизни страны пастырство внутри церковных общин.
Будет вместо беспросветного прозябания одних батюшек на фоне полного благоденствия других настоящее священническое братство.
Я не сомневаюсь, что будет. Потому что сейчас Бог действует по принципу «не можешь − научим, не хочешь − заставим». И что-то мне подсказывает, что будем мы умаляться, пока не усвоим со всей тщательностью каждый Его урок.
А что потом? А потом будет жизнь. Нормальная, мирная и спокойная. В том числе и для Церкви. И наступит она тем скорее, чем быстрее Церковь превратится из того, что сделали с нею мы нашими общими усилиями, в то, какой хочет видеть ее Бог.
