Синдром Скруджа: почему «Рождественская песнь» – это книга о нас
Мы привыкли считать Скруджа злодеем, но Диккенс писал о трагедии одиночества. Как ледяное сердце учится снова биться и при чем тут покаяние.
«Марли был мертв. В этом не было ни малейшего сомнения». Так начинается самая известная рождественская история в мире. Но если мы отбросим голливудские экранизации с поющими марионетками и вчитаемся в текст Чарльза Диккенса, нам станет не по себе. Потому что эта книга не про смешного жадину в ночном колпаке.
Эта книга про человека, который умер при жизни. И про нас, которые так часто на него похожи.
Крепость из золотых монет
Мы привыкли презирать Эбенезера Скруджа. Его имя стало нарицательным для скряги и мизантропа. Но давайте будем честными: Скрудж не родился монстром. Диккенс дает нам тонкие, едва заметные намеки на его прошлое. Одинокий мальчик, забытый в школе на праздники. Юноша, который боялся бедности больше, чем огня.
Скрудж – это не карикатура. Это человек, который однажды решил, что мир слишком жесток и единственный способ выжить – это построить крепость.
Крепость из золотых монет, векселей и ледяного равнодушия. Он сказал себе: «Меня больше никто не обидит, если я никого не буду любить».
Разве мы не узнаем в этом себя?
Когда мы, обжегшись на предательстве, закрываем душу на замок? Когда мы с головой уходим в работу, чтобы не чувствовать пустоты дома? Когда мы проходим мимо чужой беды, бормоча «сами виноваты», просто чтобы не тратить душевные силы? В эти моменты мы надеваем невидимый цилиндр Эбенезера Скруджа.
Внутренняя вечная мерзлота
Диккенс гениально описывает физиологию этого состояния. Он пишет, что душевный холод Скруджа был таким сильным, что он буквально «заморозил его старческие черты».
Ему не нужны были отопление и теплая одежда. Внешний холод – дождь, снег, град – был бессилен против него, потому что Скрудж носил свою зиму с собой.
«Ливень, град, снег могли похвалиться только одним преимуществом перед Скруджем – они часто сходили на землю в щедром изобилии, а Скрудж – никогда».
Посмотрите на его дом. Темные комнаты (потому что тьма дешевле света). Еле тлеющий камин. Овсянка на ужин. Это и есть ад.
Богословы говорят, что ад – это не сковородки и черти. Ад – это состояние абсолютного одиночества. Это комната, запертая изнутри. Скрудж уже живет в аду, просто он к нему привык. Ему кажется, что это свобода и независимость.
И в этом состоянии он становится идеологом. Вспомните его страшные слова, когда благотворители просят денег для бедных. Скрудж спрашивает: «Разве нет тюрем? Разве нет работных домов?» А потом добавляет фразу, от которой стынет кровь: «Если они хотят умереть, тем лучше: это сократит излишек населения».
Здесь Диккенс вкладывает в уста героя модную тогда (и, увы, сейчас) теорию о «surplus population» – избыточном населении, связанную с идеями Томаса Мальтуса.
Это очень современный цинизм. Мы тоже часто думаем: зачем помогать «неудачникам»? Пусть выживает сильнейший. Экономика должна быть экономной.
Скрудж не злой. Он просто «эффективный менеджер», который вычел из уравнения человечность.
Терапия призраками
Чтобы растопить этот лед, нужно нечто большее, чем проповедь. Нужен шок.
Появление призрака Джейкоба Марли – это первое предупреждение. Марли тащит цепь из копилок и гроссбухов. «Я сам выковал эту цепь при жизни», – говорит он. Это страшная правда: наши страсти становятся нашими кандалами в вечности.
Но настоящее лечение начинается с Путешествия. Духи устраивают Скруджу три сеанса шоковой терапии.
Сначала – Память. Дух Прошлого не ругает старика. Он просто показывает ему мальчика, который любил читать об Али-Бабе и Робинзоне Крузо. Он показывает ему сестру, которую он любил. Он показывает невесту, которая ушла от него, потому что «золотой идол» вытеснил любовь.
И лед дает первую трещину. Скрудж плачет. Слезы – это оттаивание. Пока человек может плакать о своей утраченной чистоте, он не безнадежен.
Затем – Зрение. Дух Нынешнего Рождества ведет его в дом клерка Боба Крэтчита. Нищета, штопаная одежда, гусь, которого едва хватает на всех. Но там есть то, чего нет у Скруджа, – тепло. Там есть Малютка Тим – мальчик-калека, который должен умереть, если «излишек населения» не получит помощи.
Именно здесь происходит перелом. Не страх перед адом меняет Скруджа. Его меняет жалость. «Дух, скажи мне, Тим будет жить?» – спрашивает старик, вцепившись в мантию призрака.
В этот момент его каменное сердце превращается в плотяное. Любовь к ребенку оказывается сильнее, чем любовь к деньгам.
И, наконец, – Смерть. Дух Будущего показывает самое страшное. Не смерть как таковую (все люди смертны), а забвение. Скрудж видит, как слуги обворовывают его труп, срывая даже занавески с кровати. Он слышит, как коллеги на бирже обсуждают его похороны только ради бесплатного обеда.
«Он умер? Ну и прекрасно. А что он сделал с деньгами?»
Жизнь, прожитая только для себя, заканчивается полной аннигиляцией памяти. Никто не придет на могилу. Никто не вздохнет. Человек просто исчезнет, как грязное пятно.
Покаянная индейка
Финал «Рождественской песни» – это лучшее описание покаяния (метанойи) в мировой литературе. Греческое слово «метанойя» означает «перемена ума», разворот на 180 градусов.
Скрудж просыпается живым. Ему дарован шанс. И что он делает? Он не идет в монастырь замаливать грехи. Он не садится писать философский трактат.
Он делает очень простую, очень земную и очень священную вещь.
Он покупает самую огромную индейку в магазине и отправляет ее Крэтчитам.
Диккенс показывает нам деятельное покаяние. Скрудж начинает тратить. Тратить деньги, тратить время, тратить эмоции. Он идет к племяннику, которого вчера выгнал. Он хохочет так, что пугает прохожих.
«Он стал таким добрым другом, таким добрым хозяином и таким добрым человеком, каким только может быть человек в этом добром старом мире».
В этом суть христианства, которую Диккенс уловил сердцем.
Святость – это не стерильность и не сидение в углу. Святость – это открытость. Это когда ты открываешь то самое окно, которое было заколочено годами, и впускаешь в дом морозный воздух, шум улиц и людей.
Скрудж спасается не тем, что перестал любить деньги, а тем, что начал любить людей. Он стал «вторым отцом» для Малютки Тима. Он заполнил свою пустоту другим человеком.
Пока ты жив
Мы все иногда бываем Скруджами. Нам всем страшно. Нам всем холодно.
Но «Рождественская песнь» дает нам великую надежду.
Неважно, сколько лет ты был «каменным». Неважно, сколько цепей ты выковал. Неважно, как сильно «замерзли твои черты».
Пока ты жив, пока ты можешь проснуться рождественским утром – ничего не потеряно.
Можно встать. Можно открыть окно. И можно, наконец, купить эту пресловутую индейку для кого-то, кому она нужнее, чем тебе.
