Копье сотника Лонгина
История хозяина оружия, которым пронзили Иисуса Христа – римского центуриона по имени Лонгин.
Среди святынь христианского мира есть один очень необычный предмет. Это наконечник копья, которым римский воин пронзил ребра уже мертвого Иисуса Христа, висящего на Кресте. Но что же может быть важного для верующих в отточенном куске стали, которым исполнительный стражник решил проверить, действительно ли умер приговоренный к казни Спаситель? Почему вот уже почти два тысячелетия христиане помнят об этом событии и бережно хранят древнее оружие?
Ответ на эти вопросы можно получить, только узнав удивительную историю хозяина этого оружия — римского центуриона по имени Лонгин.
Жаркое полуденное солнце над Иерусалимом тускло отражалось в широком наконечнике римского копья. Когда-то хозяин полировал его до зеркального блеска. Но сейчас, побывав во многих сражениях, наконечник потускнел, покрылся мелкими выбоинами и царапинами. Да и хозяин копья тоже был под стать оружию. Невысокого роста, коренастый, с сильными руками и широкой грудью, это был все еще могучий воин. Но морщины на обветренном лице говорили, что он давно уже не молод, а уродливый шрам через всю щеку — о том, что в бою воин не прятал свое лицо от врагов. Шрам заканчивался у самого глаза, и тот постоянно слезился, мешая отчетливо видеть. Что ж, и к отважным легионерам Рима когда-то приходит старость. Правда, далеко не все до нее доживают.
Этому воину повезло. Участник многих сражений, он заслужил уважение товарищей и получил должность центуриона (в русском языке эта должность еще именуется «сотник»). Так назывались в римской армии офицеры, командующие центурией, то есть сотней солдат. Правда, давно уже прошли те времена, когда водил он свою сотню в атаку на разъяренных варваров. Теперь новые земли завоевывают для Рима молодые воины. А наш центурион дослуживал свой солдатский век здесь, в отдаленном гарнизоне на самой окраине Империи. Звали его Лонгин.
Под его началом была сотня солдат, охранявших арестованных преступников в подвалах Претории — резиденции римского правителя. Служба вроде бы и нетрудная, но для боевого офицера неприятная: ведь в обязанности охраны входило еще и исполнение смертных приговоров. За свою военную жизнь Лонгин убивал людей множество раз. Но одно дело — сразить вооруженного врага в честном бою. И совсем другое — казнить безоружного, жалкого человека. Центуриону не нравилось то, чем ему приходилось заниматься. Однако срок его военной службы подходил к концу, а в кассе легиона скопилось достаточно денег, чтобы вскоре он мог выйти на заслуженный пенсион.
Лонгин представил абрикосовый сад в имении своего отца, вспомнил тонкий аромат, плывущий по всей округе в пору цветения. Осталось ждать совсем немного, и он наконец вернется туда, откуда ушел на службу совсем юным. Ради этого стоит потерпеть унизительные обязанности тюремного надзирателя и палача. Хотя ему ведь и не приходится ничего делать самому. Лишь следить за тем, чтобы подчиненные сделали все должным образом.
Так думал Лонгин в тот апрельский полдень. Опираясь на копье, он жмурил глаза, подставляя лицо ласковому весеннему солнцу. Жаль только, что нельзя точно так же зажмурить уши, чтобы не слышать прямо у себя над головой стонов распятых преступников. Ничего, совсем скоро он будет слушать пение птиц в отцовском саду. Самая грязная часть работы уже выполнена: трое приговоренных доставлены к месту казни и прибиты к крестам. Осталось лишь отгонять от них толпу зевак, пришедших поглазеть на чужую мучительную смерть, и ожидать, когда несчастные умрут на крестах от невыносимых страданий.
Старый воин давно уже не испытывал жалости к тем, кого ему приходилось убивать. Но в этот раз все было по-другому. Один из преступников почему-то был ему небезразличен. С теми двумя все было понятно: разбойники, схваченные за убийство, пролившие чужую кровь ради денег. Таких центурион казнил уже много раз и верил, что делает благое дело. Но этот, третий… Возможно, Лонгину понравилось, как смело держался он на суде у прокуратора Понтия Пилата — человека, который управлял покоренной Римом Иудеей. Никогда еще не видал старый воин в людях такого мужества. Да и сам Пилат, похоже, смутился тогда, услышав ответы этого странного подсудимого по имени Иисус. Словно бы это Он судил прокуратора, взвешивая на невидимых весах меру его греха, а не прокуратор решал — жить ему или умереть. На суде Лонгин так и не понял, за что ему придется лишить жизни этого смелого человека, в чем была его вина.
Потом, когда осужденных преступников уже погнали по дороге к месту казни, каждый из них должен был нести свой крест на себе. Но Иисус то и дело падал под тяжестью этой страшной ноши. Избитый солдатами в Претории, он совсем обессилел. Лонгин прищурил слезящийся глаз, внимательно оглядел толпящихся вокруг зевак и выбрал человека покрепче. Жестом подозвав его, центурион кивнул на упавшего Иисуса и приказал прохожему взять у него крест. Подчиненные Лонгина с удивлением смотрели, как их начальник заботится о каком-то незнакомом туземце, которому и жить-то осталось всего несколько часов. Но возражать старшему было не в их правилах. Тем более что уже через несколько минут центурион распорядился прибить всех троих осужденных к крестам, не делая никому поблажки.
Пока воины делили между собой одежду казненных, Лонгин стоял в стороне. Ему не нужно было жалкое тряпье, ради которого молодые солдаты с азартом бросали жребий. Он повернул загорелое лицо к солнцу и попытался думать о скорой отставке, об отцовском доме, об абрикосовых садах в цвету. Но вместо этого в голову почему-то все время лезли мысли о необычном человеке, которого назвали преступником. Лонгин только что своей рукой написал на табличке его вину — «Царь Иудейский». Никогда еще ему не приходилось казнить человека лишь за то, что народ почитал его за царя. А этот Иисус и вправду вел себя на суде как царь, которого предали его подданные. В нем было столько достоинства и внутренней силы, что даже прокуратор изумленно воскликнул, указывая на него «Вот — человек!».
Но не так думали иудеи, пришедшие к месту казни:
— Эй, если ты и вправду Сын Божий, покажи нам свою силу — сойди сейчас с креста! Не можешь? Вот то-то и оно!
— Другим помогал, а себе не смог. Какой же ты Сын Божий?
— Сотвори чудо, царь Иудейский! Спаси себя от смерти! Тогда мы поверим тебе!
Лонгину были противны эти люди с их непонятной злобой. Зачем они издеваются над тем, кто и так уже умирает мучительной смертью? Как можно глумиться над чужим страданием?
Центурион решительно шагнул вперед, опустил копье и махнул им из стороны в сторону. Острый наконечник описал широкий полукруг перед лицами беснующихся зевак, как будто очертив невидимую линию, за которую нельзя переходить. Толпа отпрянула назад и на миг умолкла. Но тут же вновь забурлила криками и ругательствами.
А Лонгин посмотрел на того, к кому были обращены все эти вопли. «Сын Божий… Царь Иудейский… Да кто же ты на самом деле? И что совершил такого, за что твои соплеменники так тебя ненавидят?» — думал он, потирая слезящийся глаз. Впрочем, это уже не имеет значения. Кем бы ни был казненный, жить ему осталось совсем недолго.
Тем временем воины закончили делить одежды казненных. Заняться больше было нечем. Ради развлечения они тоже принялись насмехаться над тем, кто умирал на кресте под табличкой «Иисус Назорей Царь Иудейский». Лонгин сердито нахмурил брови и прикрикнул на них:
— А ну замолчите. Римские солдаты не должны себя вести, как эти люди! Лучше отгоните их подальше, от этого крика у меня уже звенит в ушах.
Но едва воины исполнили приказ, как поток ругани обрушил на Иисуса распятый с ним рядом разбойник:
— Ведь ты воскрешал мертвых, ты можешь все. Почему же ты не хочешь теперь показать, на что способен? Спаси себя и нас заодно! А, ты просто не можешь этого сделать! Значит, вправду про тебя говорят, что ты лжец и самозванец!
Лонгин вздохнул. Видимо, этот проклятый день никогда не кончится и безумные крики будут звучать вечно со всех сторон. Он уже собрался было ударить разбойника древком копья по лицу, чтобы тот замолчал. Как вдруг его опередил другой разбойник, висевший на кресте:
— Оставь, брат. Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на такую же смерть? Мы с тобой получаем то, что заслужили. А этот человек не сделал ничего плохого.
Его сообщник растерянно умолк, не ожидая от товарища таких слов. А тот обратился теперь уже к Иисусу:
— Господин, помяни меня, когда придешь в свое Царство!
Иисус, не поднимая головы, ответил ему:
— Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю.
Лонгин слушал этот разговор умирающих на крестах людей и не понимал, что творится сейчас в его душе. «Господин… Царство… Ныне же будешь со мною в раю…» Кто же ты такой, Иисус? Кого приходится мне казнить на самом исходе срока воинской службы?
И тут Иисус возгласил громким голосом:
— В руки Твои, Отче, предаю дух мой! — и, сказав это, умер.
В этот же момент содрогнулась земля и солнце на небе померкло так, будто наступила ночь. Для множества людей в Иерусалиме это могло показаться всего лишь природным явлением. Но центурион Лонгин готов был под присягой дать клятву, что землетрясение случилось именно в то мгновение, когда Иисус испустил дух на кресте.
Потрясенный всем увиденным и услышанным, он воскликнул:
— Воистину этот человек был сын Божий!
Обычно приговоренные умирали на кресте в течение многих часов. Но на следующий день была суббота — священный день иудеев. И их начальники попросили Пилата ускорить казнь, чтобы снять тела с крестов еще до захода солнца. Выполняя распоряжение прокуратора, Лонгин велел своим воинам перебить голени двум разбойникам, после чего страдальцы тут же скончались. Но к третьему казненному он не подпустил своих солдат: ведь Иисус уже умер. Однако заведенный в римских войсках порядок требовал, чтобы стражники убедились в смерти всех казненных.
Лонгин подошел к кресту, на котором бессильно повисло тело Иисуса. Секунду помедлив, центурион вскинул копье и коротким точным ударом вонзил его Иисусу прямо в сердце. Из раны брызнула кровь и вода, капли попали Лонгину прямо в больной глаз. Он вытер лицо ладонью. И вдруг понял, что его глаз опять видит, что больше не застилает ему мир слезная муть от старой раны! Лонгин не понимал, как такое могло случиться. Он поморгал немного, проверяя, не показалось ли ему. Но нет, глаз был абсолютно здоров и больше не слезился. Солдаты с удивлением смотрели на своего моргающего центуриона и ждали его команды.
Казнь закончилась, все трое осужденных были мертвы. Обычно тела казненных преступников сбрасывали в заброшенную каменоломню, которая располагалась тут же, прямо за холмом. Но за Иисусом пришли какие-то уважаемые в городе иудеи с разрешением на похороны от самого Понтия Пилата. Такого на памяти центуриона не было еще никогда. Но солдатское дело — исполнять приказы, а не обдумывать их причину. Лонгин разрешил пришедшим снять тело с креста и похоронить его в пещере неподалеку от места казни. Солдаты уже собрались возвращаться в казармы, как вдруг новая группа иудеев преградила им путь. Это были первосвященники в сопровождении своих слуг.
— Господин центурион, у нас к вам будет просьба о небольшой услуге, за которую мы готовы щедро заплатить. Не могли бы вы поставить своих воинов в караул возле пещеры, где только что похоронили Иисуса? Мы опасаемся, что его ученики могут похитить его тело, и хотели бы, чтобы римские стражники две ночи охраняли пещеру от них.
Лонгин посмотрел в глаза говорившему с ним первосвященнику и усмехнулся:
— Правильно ли я тебя понял: ты хочешь, чтобы мои солдаты две ночи караулили покойника, и готов платить за это?
— Да, господин. Именно об этом я прошу вас. Мы уже были у прокуратора, он дал разрешение, если вы согласитесь. За эти две ночи мы заплатим месячное ваше жалование.
— Хм… никогда еще не видел таких глупцов, — Лонгин продолжал с усмешкой разглядывать пришедших к нему просителей. — Впрочем, если у вас есть лишние деньги и начальство разрешило, мои ребята будут не прочь отдохнуть здесь пару дней. Стеречь мертвого — нетрудная служба.
Но центурион ошибся. Того, что произошло с ними наутро третьего дня у гроба, он и его солдаты не смогли забыть никогда.
Когда оговоренный срок дежурства закончился, к пещере действительно пришли ученики Иисуса. Но опасаться, будто они могут украсть тело Иисуса, было просто нелепо. Дело в том, что это были две женщины. Их тонкие руки не смогли бы даже просто сдвинуть с места камень, затворявший вход в пещеру. Так вот кого боялись первосвященники настолько, что наняли вооруженную охрану! Лонгин вспомнил их обеспокоенный вид и криво улыбнулся. Нечего сказать, храбрецы. Испугались двух слабых женщин! Лонгин дал команду снять караул. Солдаты уже собрались уходить, как вдруг раздался страшный грохот, земля вновь содрогнулась. Огромный камень откатился от входа, словно комок сухой травы.
От неожиданности воины зажмурились. А когда открыли глаза, увидали Ангела. Он сидел на отваленном от входа камне и сиял, как молния, а одежды его были белыми, словно снег. Это страшное зрелище привело в трепет римских воинов. Они застыли как мертвые и не могли пошевелить ни рукой, ни ногой. Ангел же, обратив речь к женщинам, сказал:
— Не бойтесь, я знаю, что вы ищете Иисуса распятого. Его нет здесь — Он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь, и пойдите скорее, скажите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых и будет ожидать вас в Галилее; там Его увидите.
И, выйдя поспешно из гробницы, женщины побежали возвестить остальным ученикам Иисуса радостную весть. А Лонгин, едва придя в себя от увиденного, тут же увел солдат в Преторию и доложил Понтию Пилату обо всем случившемся.
Вскоре к Лонгину снова пришли первосвященники.
— Господин центурион, мы обещали вам месячное жалование за две ночи караула. Теперь мы предлагаем годовое жалование. Только расскажите всем, что это ученики Иисуса украли ночью его тело, пока вы с солдатами уснули на посту. И никому не говорите о том, что вы видели на самом деле. Это выгодная сделка, соглашайтесь.
Лонгин выслушал их, привычно потер ладонью шрам на лице. И, не торопясь, начал говорить:
— Вы предлагаете мне за эти жалкие деньги помочь в вашей войне с тем, кому служат Ангелы. Вы предлагаете мне стать его врагом и говорить ложь о том, кто победил саму смерть. И называете это выгодной сделкой? Я вижу, вы совсем обезумели. И лишь поэтому прощаю вашу глупую дерзость. Ступайте прочь, пока я не приказал солдатам выбросить вас отсюда.
— Центурион, подумайте хорошенько. Мы уже говорили с прокуратором. Понтий Пилат поддержал нашу просьбу. Будьте и вы разумны. Зачем нам ссориться, ведь лучше жить в дружбе.
— Дружба лжецов плохо пахнет и недорого стоит. Вы еще не поняли, против кого пытаетесь воевать, и потому говорите свои нелепости. Но я-то видел, какими силами он повелевает. И теперь готов поссориться с целым миром — ради дружбы с Иисусом. А вы в войне с ним обречены. Идите и не отнимайте у меня время пустыми разговорами.
Вскоре центурион Лонгин подал прошение о досрочной отставке. Ходили слухи, что он нашел в городе учеников Иисуса и сам стал одним из них. Говорили также, что он смело свидетельствует среди народа о воскресении Иисуса, и никто из иудеев не может ему возразить. Да и как возражать тому, кто сам пронзил сердце Иисуса на кресте, а потом видел Ангела у пустого гроба? Получив наконец расчет в полку, Лонгин отправился домой, в имение отца. На память о службе он взял лишь наконечник того самого копья, которое коснулось сердца Иисуса.
Впереди у него был долгий и непростой путь. Он еще не знал, что первосвященники затаили на него злобу. Что, заплатив Понтию Пилату огромные деньги, они добьются вынесения центуриону смертного приговора. Что прокуратор отправит за ним отряд воинов, которые должны будут привезти в Иерусалим голову Лонгина. И он станет одним из христианских мучеников, отдавших жизнь за проповедь Евангелия.
Но все это будет потом. А пока бывший центурион ехал в родную Каппадокию. Но не о душистых абрикосовых садах были теперь его мысли. Он думал о том, как будет рассказывать людям о Сыне Божьем, который стал человеком, умер на кресте и воскрес. О том, как лишь одна капля крови Иисуса исцелила его больной глаз. И о том, как болит от стыда его сердце всякий раз, когда он вспоминает, как ударил копьем в сердце Сына Божьего.
